Елена Гудкова

автор-исполнитель

послать письмо

Библиотекарь - Егор Коленкор.

Стихи

Мама хотела дочь
Черпануть бы славы
Нева гуляет
Сердце танцует степ
В чёрной воде глаз
Дом
Над Мадридом снег
Я не просто вода...
Немного о напитках
Да, из меня лучина никудышная...
Превращение

Проза

Читайте прозу Елены Гудковой на сайте:
www.proza.ru/avtor/iamgood

Чуркина покупает мебель
Ялта
Голубые двери
Машка
_____________________________________________________________________________________

ДОЧЬ

Мама хотела дочь,
А родилась я.
Это случилось в ночь
Восьмого октября.

Мама хотела дать
Имя Марина мне.
Реки пошли вспять
Наперекор судьбе.

Осень била челом,
Листвою разменною.
Монета легла орлом,
Я стала Еленою.

Снег на землю упал
И постелил ковры.
Его здесь никто не ждал,
Как и меня, увы.

Гроздья рябина жгла,
Смела надеяться.
Только любовь спасла
Милого первенца.

* * *

Черпануть бы славы!
Хочется при жизни
Мне прийтись по нраву
Дорогой Отчизне!

Чтоб еще дышала
Грудь моя любовью,
Чтоб еще желала
Душенька застолья!

А мужи большие
Руку пожимали.
А в метро простые
Люди узнавали,

Терли окуляры
И шептали тихо:
«Это ж популярная!
Это же актриса!

У нее, наверно,
Домик под Парижем,
"Крайслер" безразмерный
И газон подстрижен».

Журналисты вспышкой
Щелкали б у носа.
Сыпали с излишком
Наглые вопросы.

У подъезда кучно
Фаны поджидали
И собственноручно
Мне цветы совали.

Черпануть бы славы!
Чтоб по шапке Сенька.
Я имею право!
Я желаю деньги!

Дайте по заслугам
Скромную награду!
Нам, искусства слугам,
Многого не надо...

Домик под Парижем -
Тихую обитель.
Чтоб газон подстрижен
И... телохранитель.

Да пустите ж, гады,
Мне всего немножко!
Мне же для забавы!
Только поварешку!

Что вас так заело?
Ну, зачем же драться!
Я могу без тела
Навсегда остаться!

Руки уберите!
Не терплю насилий.
И черпак верните,
Это ж алюминий.

НЕВА ГУЛЯЕТ

Нева снимает галоши,
А небо дает течь
И корчит кислые рожи,
Бросая огненный меч.
Нева босиком шагает
По каменным мостовым,
Дома ногами пинает,
Стирает дешёвый грим.
Нева заливает в глотку
Чопорному юнцу
Разливную водку
За то, что пришлась ко дворцу.
Босая Нева не хочет
Тесную обувь носить,
С утра и до поздней ночи
Предпочитая кутить.
Нева гуляет...

И не спасет неотложка,
Не сдюжит городовой.
Неве не надеть галоши,
Пока не пройдет запой.
И только морозы-угрозы
Пыл ее охладят.
После ударной дозы
Реки обычно спят.
Неву засунут в рубашку,
Закроют снегами рот.
Остепенит бедняжку
Полуметровый лёд.
Нева покорно наденет
Пару гранитных сапог
И до весны не посмеет
Снять их с замерших ног.
Нева отдыхает...

* * *

Моё сердце танцует степ,
Когда я вижу тебя.
Оно бьёт в ладоши.
Дрожит, как листва на ветру.
Мечется птицей в клетке,
Потому что хочет в небо.
Моё сердце, как преданный пёс,
Виляет хвостом,
Радуясь хозяину.
Оно вне себя от счастья.
Оно ставит рекорды по прыжкам в высоту.
Играет с твоей улыбкой в пинг-понг.
Плющит молотом наковальню будней.
Бьёт в колокол, возвещая о вселенском празднике.
Моё сердце любит тебя.
Протяни руку.
И ты услышишь, как оно волнуется.
Ты увидишь,
Как оно танцует степ.

* * *

В чёрной воде твоих глаз
Не увидишь дна,
Правды не разберешь.
В чёрной воде твоих глаз
Утонула луна,
Спряталась ложь.
В мутной воде озёр,
Где-то на глубине,
Прячется лёгкий укор
Неравнодушной мне.
Берегом камыши -
Стражи сердечных тайн.
Жемчуг твоей души
Всенепременно там.
Мне не найти брод
И не нырнуть глубоко.
Я смастерила плот –
Музыки полотно.
Я по теченью плыву.
Берегом камыши.
Может быть, утону
В чёрной воде души?

ДОМ

Завалилась к тебе я со всем барахлом.
С узелочками. С чемоданом.
В твой огромный, как мне показалось, дом
С палисадом, с палисадом.
Всё своё я, обычно, с собой ношу.
Это мысли мои и чаянья.
Я приюта сейчас у тебя прошу
От отчаянья, от отчаянья.

Помолчали у дороги.
Постояли на пороге.
Нынче, как всегда, дожди.
А в ответ - твоё «прости».

И пошла я со всем своим барахлом
По распутице. По распутице.
Ведь земля, несмотря на такой излом,
Все же крутится. Все же крутится.
Слишком много, наверно, любви во мне.
И твой дом для неё маленький.
Не хочу я ютиться в чьей-то судьбе
Или в спаленке. Или в спаленке.

Помолчали у дороги.
Постояли на пороге.
Нынче, как всегда, дожди…

* * *

Над Мадридом снег.
Слезы – альбиносы.
Может, это след
Божьей папиросы?
Пепел прошлых лет?
Мотыльки мечтаний,
Что летят на свет
Площадей и зданий?
Сбрасывает пух
Божий одуванчик.
Кормит землю с рук
Поднебесный мальчик.
Звёздный порошок
Тает на ресницах.
У испанцев шок.
Может, это снится?
Заплутала, что ль,
Снежная посылка?
Иль проела моль
В небосводе дырку?
И мука небес
На Мадрид упала...
Чудо из чудес,
Пудра карнавала!
Стаи голубей
По почтовой части,
Табуны коней
Белоснежной масти…
Ты, Мадрид, едва ль
Видывал такое -
Дождевую сталь
Лунного покроя!
Громче звон гитар,
Парниковый житель,
Это божий дар
Во твою обитель!

* * *

Я не просто вода. Я море.
Бесконечное. Голубое.
Искупайся. Но если вскоре
Ты забудешь, что я океан,
Я растаю к утру, как туман.
Я не просто будни. Я чудо.
Будь со мной, будь со мной повсюду.
Только если слезой испуга
Затаится в глазах печаль,
Я спорхну с твоего плеча.
Я не должное. Я подарок.
Россыпь сливочных шоколадок.
Путь нелегкий со мной будет сладок.
Только если привыкнешь ты,
Дождик смоет мои следы.
Я не просто одна из многих.
Я единственная в колоде.
Если козыри на свободе,
То простимся уже сейчас.
Не держа любовь про запас.

Немного о напитках

Я удостоилась прилива.
Твой поцелуй, как кружка пива
В невыносимую жару.
Ты поддержал мою игру.

Ты целоваться не дурак!
И это был отважный шаг,
Достойный встречного прилива.
Пришлось ответить кружкой пива!

Ну что ж, неплохо для начала.
Скопилась дрожь на дне бокала.
Ты стал интригу подливать
И залпом плечи целовать.

Потом спустился ниже. Ниже...
Так познакомились мы ближе.
Как полусладкое вино,
К нам наслаждение пришло.

Ты водрузил победы стяг.
Потом объятья, как коньяк,
Мы пили легкими глотками.
Тогда часы казались днями...

К тебе прилипла со спины.
Как две столовых ложки мы
Под песни Стинга засыпали
И после ночи остывали.

Глаза открыла - милый профиль…
Твой поцелуй, как чашка кофе,
Преподнесенная в постель.
А на губах – вчерашний хмель.

* * *

Да, из меня лучина никудышная.
Я не умею сдержанно мерцать.
Из нас двоих я, очевидно, лишняя.
Тебе легко - мне душу не унять.
Тебе не много надо: лучик солнышка
И нежности незрелый колосок.
А мне подай весь урожай до зёрнышка
И страсти нескончаемый поток!
Мне подавай стихию благородную!
Мне по нутру пожар или потоп!
Какая-то я, право, неудобная,
Меня всё время тянет на галоп!
Какая-то я, видно, многотонная,
Для лёгкой жизни неподъемный груз.
Какая-то я, верно, неспособная
Наматывать обыденность на ус.
Из нас двоих я однозначно третья.
Поэтому в расход или в уход!
А то, что за любимых мы в ответе,
По нынешней цене уже не в счёт.

Превращение

Я прошу у Тебя прощения
За чудесное превращение.
За чертой, где софиты горят,
Я свершаю свой тайный обряд.

У кулисы застыв на мгновенье,
Я испытываю волненье.
Сердце бьётся, готовясь в полёт,
Отбивая обратный отсчёт.

Не приветствуешь Ты лицедейство,
Театральное священнодейство.
Да, финал игруна смешон,
За погостом покоится он.

Только что может быть дороже
Искушения сбросить кожу?
И попытки достать до вершин
Самой маковкою души?!

Щёлкнет по носу наважденье
Неминуемостью паденья.
Моё новое светлое "я"
Носит небо, а не Земля.

Но, шагаю по строй бритве,
Я себя отдаю молитве,
Строю в будущее мосты,
Не надеясь, что слышишь Ты

Смех и слёзы на лобном месте...
Так жених признаётся невесте
В своих чувствах до самой кончины.
В этом суть моей новой личины.

Гаснет свет, бьют часы, как набат,
Завершается тайный обряд.
В норку прячется серая мышь.
Я спускаюсь с заоблачных крыш

И с бессонницею в обнимку,
Бросив в топку восторгов картинку,
Пью одна "Шардоне" и молчу.
Ничего, никого не хочу.

"Шардоне" ты моё, "Шардоне"!
Может, думает кто обо мне?!
Может, вспомнит? И всё не зря!
С благодарностью и любя.

Я прошу у Тебя прощения
За чудесное превращение,
Что могу наяву летать
И Тобой на мгновенье стать.
____________________________________________________________________________________

ЧУРКИНА ПОКУПАЕТ МЕБЕЛЬ

Лариска Чуркина – интеллигентка наша коммунальная, у нее, в отличие от всех других сосеей, два курса института имеются, мебель новую задумала купить. Обновить, так сказать, комнатный гардероб. Долго выискивала контору, что мягкую мебель на заказ делает и ценами не зверствует, наконец, нашла, и доверила ей изготовить два дивана и кресло.
Два дивана – с целью, чтобы на одном самой спать, а на другой - гостей складывать. Лариска иногородняя. Многочисленные родственники, доставшиеся ей в наследство, частенько наведываются погостить, чтобы деньги свои скопленные потратить на шмотки и продукты. Лариска, единственная из всех Чуркиных, добралась до крупного города и плотно там окопалась. Родичи с удовольствием к ней присоединились бы, так как жизни в их захолустье никакой нет, но Лариска этого допустить не может, при всей любви к фамилии. За покупками – еще куда ни шло, но чтобы жить вместе – лучше повеситься. К тому же девушка она молодая, интересная и должна свою личную жизнь устраивать, а не бегемота из болота тащить.
Так вот, заказала Лариска два дивана и кресло, договор соответствующий подписала. Через две недели заказ ее должны были выполнить, прямо с доставкой на дом. Две недели пролетели, и Лариска решила позвонить в контору, чтобы напомнить о себе.
- Здравствуйте. Я по поводу двух диванов и кресла…
- Да, да, здравствуйте. Ваши диваны и кресло готовы.
- А когда мне их привезут?
- Сегодня.
- А когда сегодня?
- В течение дня.
Лариска Чуркина, обрадованная, ко мне постучалась. Мол, не могу ли я грузчиков встретить и дверь им открыть в комнату, а то ей на работу надо. Я, конечно, не возражал. Мне не трудно. Все равно дома сижу, на больничном. Взял ключи, и по плечу Лариску похлопал, чтобы не волновалась.
В шесть часов вечера заваливается ко мне Лариска, лицо сияет, как бижутерия:
- Давай ключи. Посмотреть не терпится на мебель.
А я ей:
- Ты не торопись. Там смотреть нечего. Не приезжал никто.
- Как не приезжали? – и к телефону ломанулась…
- Здравствуйте, я по поводу двух диванов и кресла. Мне обещали их сегодня доставить.
- Так сегодня еще не кончилось. Ждите.
В одиннадцатом часу того же вечера Чуркина заподозрила обман и вновь набрала номер конторы. Трубку долго не брали, наконец, на том конце провода ответил мужской голос:
- Да. Диваны вижу. Стоят на складе. А вот кресло не наблюдаю. Может, еще не готово? Я, знаете ли, сторож. Позвоните завтра.
Во вторник утром Чуркина, всклокоченная вся перед атакой, принялась накручивать диск телефона, мысленно обдумывая, что скажет, как интеллигентно возмутится. Через полчаса она, наконец, прорвалась и выпалила:
- Здравствуйте, я по поводу двух диванов и кресла.
- Да, да, вам их сегодня привезут. В течение дня. Машина вышла.
- А вы мне мозги случайно не пудрите? Вчера ваш сторож проговорился, что кресло еще не готово.
- Вы не сторожа слушайте, а меня. Я – диспетчер, и авторитетно заявляю, что ваш заказ выполнен. Машина вышла. Ждите.
- А когда именно приедут, девушка? Я же работаю. Мне отпрашиваться надо.
- Мы вам позвоним. Не волнуйтесь.
Чуркина опять ко мне:
- Толя, выручай. Сегодня привезут точно. Посочувствуй мне еще раз, как сосед соседке. Я постараюсь с работы пораньше придти, чтоб сменить тебя на посту.
Я согласился. Легко. Чего мне. Я все равно дома. К тому же Лариска бутылку водки выкатила, чтобы время быстрее шло. Я и половины не успел приговорить, как Лариска вернулась. И мне опять нечем было ее порадовать.
- Здравствуйте. Я по поводу двух диванов и кресла. Мне обещали позвонить, когда придет машина, - еле сдерживая раздражение, выдавила Лариска.
- Сегодня, девушка, сегодня. Ждите и не нервничайте.
В восемь вечера Ларискино терпение лопнуло, и она снова стала донимать злосчастных диспетчеров. Лариска уговорила себя не ругаться, разговаривать, как можно вежливей, потому что в гневе человек беззащитен, и его легко ранить.
- Здравствуйте, - приветливо сказала она, - я по поводу двух диванов и одного кресла.
- Да, девушка. Хорошо, что вы позвонили, - очень любезно отозвались на том конце провода, - машина сломалась, и вам сегодня ничего не привезут. Но утром водитель обещал неполадки устранить и первым же рейсом быть у вас.
После разговора я отпаивал Лариску ее же водкой. Она пустила слезу отчаяния, после четвертой рюмки потеплела, и я положил ей руку на талию, а голову на плечо. Эта поза стала кульминацией нашей дружеской попойки, так как Лариска резко подскочила, вдруг вспомнив, что начался ее любимый телесериал.
В среду Лариска на работу не пошла, взяв отгул, чтобы уже самой встретить грузчиков. Она металась по квартире, не зная, куда себя деть, и я предложил ей принять на грудь, надеясь дойти с ней до какой-нибудь более интересной позы. Лариска наотрез отказалась и выплеснула агрессию на замоченное неделю назад белье. Перестирала, перекипятила, переполоскала два тазика слегка прокисшей одежды, завесила ей все веревки в ванной и коридоре и только потом, выпустив пар, принялась звонить.
- Здравствуйте, я по поводу двух диванов и кресла.
- Да, девушка. Машину еще не отремонтировали. Но завтра вам обязательно мебель доставят, либо на нашей машине, либо на арендованной.
- А что же вы не позвонили? Я же с работы отпросилась!
- Так у нас и телефона вашего нет.
- А зачем обещали?
Лариска не на шутку расстроилась. Через неделю приезжали родственники, и перспектива совместного ночлега ее не грела. В голове прочно засела мысль, что ее дурят, что она просто-напросто попала, и плакали ее денежки. В четверг она не стала ждать милости от конторы, и позвонила сама, сразу, как только проснулась.
- Здравствуйте, я по поводу двух диванов и кресла.
- Здравствуйте, девушка. Машину отремонтировали, и сегодня вам мебель доставят.
- Когда?
- Я же говорю, сегодня.
- Вы можете сказать, когда? Я же работаю.
- Вам позвонит водитель и предупредит.
- Тогда запишите мой номер телефона.
- Ваш телефон есть в договоре.
Теперь Лариска решила пустить дело на самотек. Не звонить, не беспокоиться. Как будет, так будет. Ей эти диваны и кресло уже поперек горла встали. В десять часов вечера, когда она уже чистила зубы перед сном, ее позвали к телефону, и она услышала в трубке незнакомый мужской голос:
- Здрасьте. Это самое… Я ж тоже не могу разорваться. Машина, нах… сломалась. Я и так под ней целый день про… нах, нах, нах…
- Вы кто?
- Водитель, нах… Завтра с утра еду на рынок, куплю, нах… поставлю, потом к вам тогда. С диванами. Вы где живете?
- На Гражданке.
- Ой, нах…, через весь город пилить.
- Вы можете мне завтра позвонить, когда будете выезжать?
- Позвоню, нах… Че не позвонить.
Теперь Чуркина тоже сидела на больничном. У нее на нервной почве все тело пошло прыщами. Лицо особенно пострадало. Если бы она в своем бутике с таким лицом покупателей обслуживала, ущерб магазину был бы гораздо больше, чем сейчас от больничного.
Утром, в пятницу, она проснулась пораньше, заняла позицию возле окна, что выходит во двор, и стала пялиться на улицу, как старая бабка, которой делать больше нечего. В полдень во двор протиснулась огромная красивая фура. Ярко раскрашенная и исписанная фирменными значками. Из кабины водителя выскочили два молодых парня в синих форменках, тоже утыканных логотипами и надписями, распахнули двери прицепа и извлекли холодильник. Вот на этом моменте сердце Чуркиной провалилось куда-то вниз от расстройства и разочарования. Долгожданная машина не имела к Чуркиной никакого отношения. Глазами, полными слез, проводила она бравых парней до соседнего подъезда, подождала их возвращения, взглядом усадила в кабину, и долго смотрела вслед удаляющемуся огоньку надежды.
Это показательное выступление образцового сервиса добило Лариску окончательно, и она стала обдумывать план возмездия. Прикидывать, кого из знакомых можно задействовать, чтобы повлиять на ход событий. Она вспомнила своего одноклассника Жукова, который работал в милиции. И, как утверждали знакомые, работал с фанатизмом. Только Лариска собралась разыскать его телефон, как заметила под окном старенькую задрипанную газельку. Из кабины выскочил мужчина в ватнике и вязаной шапочке, к нему присоединился водитель, и они вместе выкатили на асфальт диван.
Чуркина бросилась к входной двери. Необъяснимая радость накатила на нее, она тут же забыла про неприятности.
- Привет, хозяйка, - сказал вязаная шапочка. Второй, рябой и щербатый, с густой всклокоченной шевелюрой вместо шапочки, продолжил:
- Принимай заказ, нах…
- Чего ж вы мне не позвонили, что выезжаете?
- А че звонить-то.
- Я же с работы отпросилась, - соврала Чуркина.
- Ну и хорошо. Отдыхать, не работать, - поддержал ее всклокоченный.
Первый диван уже пересек финишную кривую, второй был на подходе. Лариска так радовалась, так радовалась, что чуть не плакала. Но тут что-то екнуло в ее мозгу. Второй диван, который замаячил в дверном проеме, был явно не ее.
- Эй, эй, стойте! Это не мой диван, - крикнула она грузчикам.
- Твой, твой, - крякнули грузчики, отодвинули Лариску и устремились дальше по коридору.
- Стойте, говорю вам, - захрипела Лариска, - это не мой диван. Посмотрите, он другой расцветки, формы. Я заказывала два одинаковых дивана!
Грузчики притормозили, поставили диван на пол, и вязаная шапочка наехал на всклокоченного:
- Я же тебе говорил, что тот надо было брать.
- Тот был точно такой же! А зачем одному человеку два одинаковых дивана! Если по уму, нах, делать, то делать разные!
Лариска верещала:
- Уносите его сейчас же. И верните мне мой, второй!
- Мы его, это, нах, в магазин доставили. А магазин уже закрыт. Только завтра.
- Опять завтра! Сколько можно! Вы меня целую неделю за нос водите!
- А че мы? – удивился всклокоченный. – Я, нах, водитель.
- Несите мое законное кресло, а завтра привезете диван. А не привезете, я вашу контору – уничтожу! Мокрого места не оставлю!
Всклокоченный улыбнулся во весь щербатый рот:
- Смотри, Витька, какая строгая, но симпатичная, нах..., - и приобнял Чуркину за талию.
Лариска взвизгнула, как будто ее укололи, и спряталась за дверью своей комнаты.
- Несите кресло! И чтоб завтра диван был!
Около трех часов следующего дня позвонил всклокоченный, голос у него был такой же:
- Хозяйка, тут это, нах…, диван твой продали…
- Как продали?! Вы что издеваетесь!
- Нет. Почему, нах... Они его на продажу поставили. Утром пришел мужик и купил. Ты, это… закажи другой такой же.
- Я ничего у вас больше не буду заказывать. Я сейчас приеду с милицией, и мы поговорим по-другому.
- А че я-то?
- А кто диван в магазин спровадил?
- Ну, ты не кипятись. Диван твой еще тут. Не увезли. Попробую сейчас с продавцом потолковать.
Через полчаса раздался новый звонок и всклокоченный доложил:
- Ну, все, хозяйка, готовь магарыч! Диван твой сейчас привезем. Мужик, конечно, здорово ругался, но я ему все популярно объяснил, так что надо моральный ущерб возместить. Ты, это, нах…, подсуетись. С тебя, это, полагается.
- А кто мне ущерб возместит, - клокотала Чуркина.
Спустя полтора часа во двор въехала перекошенная газель, а вместе с ней прибыл и горемычный диван. Вязаная шапочка и всклокоченный втащили его в комнату, чуть не свернув дверную коробку. Крякнули, потерли руки и уставились на Чуркину. Лариска стояла руки в боки и смотрела отсутствующим взглядом.
- Ну, вот, хозяйка, твой диван. Нам ехать пора. И так на тебя два дня угробили, - попытался разбудить ее вязаная шапочка.
- Спасибо.
- Спасибом сыт, не будешь. Горючим бы заправиться.
- Вот ваше горючее, и уже стартуйте, - протянула она двухлитровую бутылку пива.
Вязаная шапочка и всклокоченный переглянулись, на лицах появилось глубокое разочарование.
- Это ж разве горючее? Это - компот.
- Другого нет, - отрезала Чуркина. – Не хотите, как хотите. Сама изведу.
- Дареному коню под хвост не смотрят, - сказал вязаная шапочка, выхватив из рук Лариски пиво.
- Ну, ладно, - согласился всклокоченный. – Ты вечерами-то дома бываешь?
- А вам, простите, что за дело?
- Да, так, нах... Может, понравилась ты мне. Может, зайду как-нибудь к тебе на огонек. Посидим, поговорим, - и обнял Чуркину за талию. Чуть ниже талии.
Чуркина озверела:
- Что вы себе позволяете! Вон отсюда! А то сейчас соседей позову. И милицию вызову. Мало не покажется!
- Ух, нах…, как она меня заводит, - сказал всклокоченный вязаной шапочке. – Прямо до самого ядра пробирает! Ладно, пошли. Не прощаюсь, хозяйка. Надеюсь, скоро свидимся, - и всклокоченный улыбнулся так, что обнажил все свои пять зубов.
Лариска чуть не упала в обморок от такого обаяния. После их ухода почувствовала себя плохо. Вызвала врача и продлила больничный еще на неделю, по причине острой сердечной недостаточности.
____________________________________________________________________________________

ЯЛТА

Я приехала в Ялту не тогда. Теперь она уже не являлась модным местом отдыха российского дворянства. По причине отсутствия все того же дворянства. А когда-то ялтинский бархатный сезон собирал под свое солнце представителей петербургской знати. Нахождение здесь в эту пору могло статься выгодным и полезным. Мужчины заводили деловые знакомства, женщины – видных женихов. Я опоздала лет, эдак, на сто.
Я приехала в Ялту, увы, не тогда, когда сюда стекались сливки советской России – Звезды, знаменитости, партийные деятели. Когда отдых за границей еще не представлялся возможным, а в Ялте все было схвачено. Я припозднилась лет, так, на двадцать.
Я приехала в Ялту тогда, когда Россия и Украина повернулись друг к другу задом, расторгли брачные узы, и над Крымом взошел хохол. Такой большой и важный. Як сало.
Конечно, это – сказка. Яркая и цветная. Как картинка в телевизоре Sony Trinitron.
Горы, обнимающие побережье. Море, подпоясанное горизонтом. Небо, венчанное с высотой.
Когда солнце прячется в облаках, цвета меркнут. И в глаза лезут убогие людские строения. Этот Trinitron – да в хорошие руки!
Я хожу по улицам Изумрудного города и не верю реальности. Она так далека от серого музейного Питера.
Я нежу и пестую плоть. В моей голове полное отсутствие рассудка. Я растворяюсь в природе. Не хочу думать о проблемах. Все потом. А пока…
Шеренги кипарисов по стойке «смирно». Пальмы с обожженными листьями, как уши у слонов в цирке. Магнолии, с белыми цветами, которые распускаются лишь на сутки. Они расточают восхитительный аромат.
Наклоняю ветку. Вдыхаю волшебный запах. Проходящая мимо женщина бросает в спину:
– Этот цветок ядовитый!
Почему все красивое чревато последствиями?
Море не выразило никаких эмоций по поводу моего приезда. Оно не било себя в грудь, доказывая, что самое лучшее море в мире, и мне другого такого не сыскать. Напротив, оно равнодушно возлежало под солнцем, без единой складочки на бирюзовой коже. Море меня не замечало.
Зато я не упустила возможности прикоснуться.
Вода в ответ источала нежность. Гладила ласковой волной. Я таяла. Растворялась. Лежала на спине, раскинув руки. Слушала симфонию жизни, стук сердца Хозяина.
Я уходила на глубину, поднималась вверх, совершала немыслимые перевороты, круженья. От них тело приходило в благодарный восторг.
Стоп. Я поняла. Точно так же я летаю во сне. Та же широта движений. Та же легкость. Та же эйфория.
Значит, я уже когда-то Здесь была. Плоть это запомнила. Мозг это сохранил. Я уже жила Здесь. В прошлой жизни. И море учило меня летать.
На дороге к пляжу, усыпанной всевозможными лотками, торгует колоритная парочка.
Он – длинноволос, усат. Хронически пьян. Моложав, но запущен. Она – неопределенного возраста. Ей может быть и тридцать, и пятьдесят пять. Понять трудно, из-за печати на лице. Печати непросыхания.
На ней красные джинсы. Синий трикотажный свитер с орнаментом. Вязаная шапочка. Наверное, для плавания.
Предмет их торговли – книги, утомленные солнцем и временем. «Кодекс Законов о Труде СССР», «Кондиционирование воздуха в пищевой промышленности», «Справочник молодого бульдозериста», «МУМУ» Тургенева, «Памятка вступающему в Комсомол»…
Трудно себе представить другую литературу для коротания тихих южных вечеров.
К Даме подходит собиратель бутылок:
– Аня, я тебе принес четыре гривны.
– Подожди, я запишу, – достает замусоленную школьную тетрадь. – Так, Федор, четыре гривны вычеркиваю. Ты мне должен еще две.
– Я тебе уже отдавал, Аня.
– Не надо песен.
– Аня, ты же пьешь, Аня. И не помнишь. Я тебе приносил две гривны, а ты забыла.
– Да, Федор, я пью. Но я все записываю.
Центральной набережной не чужда цивилизация. Она широко представлена однообразными кафе с «живой музыкой». Караоке по-ялтински: певцы, они же игрецы на «расческах-самоиграйках». Песнопения заглушают друг друга. Сливаются в один большой ком сотрясений воздуха. Народ это забавляет.
Художники-портретисты, вездесущие «ловцы жемчуга». Пара-тройка старичков-боровичков с напольными весами (50 копеек. За килограмм. Шутка.) для желающих узнать сколько в них добра.
Пиво местное. Жидкое, невнятное. Но много. Мороженое. Сливочно-обманчивое. Сладкая вата и воздушная кукуруза. Бери. Не хочу.
Море. Изумрудное. Безмерное. Разговорчивое. Оно шкварчит у берегов. Оно медитирует на глубине. Я закрываю глаза и внимаю музыку.
Волна набегает – оркестр, играющий марш. Откатывается назад – аплодисменты, нарастающие и гаснущие. Марш и аплодисменты. Дробь и рукоплескания.
Море неукротимо и неподвластно. Человеку не дано его приручить. Это реки сидят на привязи и таскают на спине корабли.
Море – зверь. Грозный и мудрый. Он позволяет приблизиться к себе, прикоснуться. Но в любой момент может показать зубы.
Пляж усеян жаждущими сменить кожу. Они покупают краску порциями, расплачиваясь сознательными ожогами. Юг – это роскошь. Выкроенные из бюджета две недели отдыха яростно изводятся на загар. Утром, днем, вечером – солнечные ванны.
Дети далеки от этих проблем. Они ползают по кромке моря, как по огромному ньюфаундленду. Виснут на волнах в надувных поясах. Зарываются с головой в бирюзовую шкуру.
– Мамаша, наденьте девочке трусы. Это же неприлично. Тут маленькие мальчики имеются.
– А что, собственно, такого? Все естественно.
– Это естественное должно быть приличным.
Девочке пять лет. Она, не обращая внимания на трения взрослых, ковыряется в гальке. Затем, подходит к воде и какает. Набежавшая волна с аппетитом слизывает выраженную непосредственность. Женщины безмолвствуют.
Центральная площадь до сих пор носит имя Ленина. И в самой ее сердцевине стоит кто? Кто. Кто. Ленин в пальто. Зачем ему пальто в Ялте?
Взгляд огромного вечно зеленого вождя прикован к морю. Хитрые украинцы перед самым носом дедушки установили Доску Почета. Пусть порадуется. Хотя, это трудно сделать. Лица ударников – кирпича просят. Но отдыхающим не до того. А Ильичу не дойти.
Мужчины города Ялта – плотные и пузатые. Наглые и беспардонные.
– Эй, девчонки, давайте с нами вино пить, – в руках двухлитровая канистра. – А на море купаться вместе? Девчонки, да никто вас не будет трогать, если захотите. Девоньки, собаки бешенные, приходите на пляж.
Местные мужчины цепляются к фланирующим в аллеях дамам, имея подле себя малолетних отпрысков. Отпрыски реагируют нормально. Они вообще не реагируют. Они привыкли.
Многочисленные извозчики предлагают свои услуги:
– Такси для малоимущих. Недорого. Девушка, такси. Куда ж вы идете? Хотя бы спросите, сколько это стоит.
– Ну, и сколько?
– Сорок гривен.
– Да пошел ты…
Такси. Такси. Такси.
– Отвезем куда угодно! Форма оплаты (окинув взглядом) – любая!
Объявление на бане, которая не работает:
«Свои стихи читает Александр Дунаев-Брест. Автор книг – «Авантюра», «Авантюра вторая», «Смех фортуны». В прошлом – боксер-тяжеловес. Победитель и призер в ряде Всесоюзных и Международных турниров. Неоднократно судимый (до распада Союза!). Участник событий в горячих точках. Свободный художник. Отец десятерых детей. Ныне одиноко живет в Ялте».
Магазины города Ялта скудны на предложения. Рог изобилия квартирует на рынке. Чего здесь только нет. Сметана, масло, сыр, творог, мясо, рыба, овощи, фрукты. Все безумно натуральное.
Продавцы дают пробовать товар. Поэтому изловчившись, можно завтракать, обедать и ужинать на халяву.
Решила побаловать себя чем-нибудь необычным. Ягода именовалась шелковица. Нежное сочное создание. Внешне похожа на малину, на вкус – оригинальна. Стаканчик – полторы гривны (10 рублей). Иду, ем, смакую – наслаждаюсь. Будет чем похвастаться друзьям. Клубника, черешня, вишня – эка невидаль. Шелковица – вот чудо редкостное.
Брожу по горным улицам города неторопливо и созерцательно. Мне некуда спешить. Мне легко дышится. Воздух сухой, обласканный морем. Ноги отсчитывают километры, не думая капризничать и ныть. Легки, бодры и на все готовы.
Рассматриваю их загорелую обложку, стройные формы. Останавливаю взгляд на асфальте, усыпанном загадочными плодами. Что-то до боли знакомое! Шелковица! Передо мной огромное дерево, заросшее ягодами. Их видимо-невидимо. На ветках и на земле. А я уже наелась за полторы гривны. Бесплатно и много – напрочь отбивает аппетит.
Пансионаты города Ялта настойчиво зазывают отдыхающих. Но отдыхающие налегают на частный сектор. Так удовольствие длится дольше и обходится дешевле.
Гостиница интуриста теперь уже не та. Номера и персонал по-прежнему ожидают клиентов с распростертыми объятиями, а обнимать, увы, некого. Редкая птица долетает до этого «скворечника». И не то, чтобы – не сезон. Скорее – не место.
Ялта предлагает гостям букет экскурсий. Самые дорогие маршруты – пешеходные. Когда вы сами, своими ногами, наматываете километры, покоряя вершины, совершая восхождения.
Это – как платный туалет. Сам сходил, сам оплатил. Несправедливо.
Дешевле стоят автобусные вояжи обзорного характера, то есть бесконтактные варианты.
В Большом Крымском каньоне есть Ванна Молодости. Это – небольшая глубокая чаша, вымытая горной рекой в известняковой породе. И вот к ней держат путь горе-экскурсанты в надежде сбросить годы, резко выздороветь и похорошеть.
Естественно, что весь маршрут, который пролегает в красивейшем ущелье, остается незамеченным, так как все мысли ходоков устремлены к Молодости.
Температура воды – +7 градусов. Хорошего мало. Но всяк, кто дошел, как Александр Матросов бросается в ледяной бассейн, чтобы вынырнуть из него Настоящим человеком.
Конечно же, никакой чудодейственной силы в Ванне нет. Вода в реке везде одинаковая. Проточная. Во что только не уверуешь, ради Жизни.
«Полина, Даша, Ваня, Егор, – окликают своих чад кверхобрюхие мамаши. Море, тряхнув шевелюрой, выбрасывает человеческих детенышей на каменистую сушу.
Вот так, каждое десятилетие, время волной выплескивает в жизнь моду на имена. Новое поколение выказывает свои пристрастия к именованию.
Тысячи, миллионы людей, не сговариваясь друг с другом, скорее наоборот, ведомые неукротимым желанием отличиться, одновременно выводят общий знаменатель. Воистину мысли материальны.
Есть имена, которые всегда есть. Они не приходят и не уходят. Алексей, Александр, Сергей, Владимир, Наташа, Маша… А есть такие, которые пропадают, забываются, а потом, вдруг, через много лет, всплывают дружными рядами теск.
Моя бабушка звалась Александра Васильевна. Она родилась в 1902 году. Шурочка – популярное имя ее сверстниц.
Тридцатые-сороковые годы любили Николая.
Маму моей подруги звали Лена. Это имя непривычно резало слух. Матери-ровесницы чаще были Нинами, Тамарами, Валентинами. Зато мое поколение выбрало Лену. Ялта-99 показательно выявила приоритеты сегодняшние. В моде – русский стиль.
Собаки города Ялта – это особая местная порода. Согласитесь, обильно-шерстяные псы здесь не выдержат, огромные – не потянут. А басеты и таксы – то, что климат прописал. Хорошо обеспеченные ялтинцы заводят именно таких, с претензией на родословную.
Но основное собачье население – это беспризорные таксообразные и басетоподобные дворняги. С длиннющими телами на коротких ножках, с ушами до земли, кудрявыми хвостами и очень сомнительной шерстью.
Они – недоразумение бесконтрольных совокуплений. «Таксисты» неторопливо передвигают конечности, а чаще бездыханно возлежат в тенистых аллеях. Они сыты, согреты и никому не обязаны.
Если вы думаете, что приехав в Крым, меня тут же охватило вдохновение, и я принялась строчить песни, рассказы и все такое прочее, то заблуждаетесь. Здесь совершенно не до того. Я имею в виду – не до творчества.
Мозг затуманен, задурманен, рассредоточен. Плывет по течению. Никакой самостоятельности. Загорает, купается, ползает по горам вместе со мной, открыв рот от удивления и переизбытка кислорода.
О чем можно писать в тридцатиградусную жару? О любви? Я вас умоляю. Надо идти и макать расплавленную плоть в море. Расслабляться и получать удовольствие. Я же должна кожей своей бронзовой, по возвращении, вещественно доказать, где была. Есть лишь одно оправдание моему беспечному долгосрочному отсутствию – загар. Другого объяснения простой обыватель не примет.
Да, конечно, други мои, я тупею от каждодневных процедур. Наслаиваю пигмент на непривыкшую к такой дерзости кожу. За себя и за всех вас, вместе взятых.
На бесплатном пляже яблоку негде упасть. А я – далеко не яблоко. И загорать хочется. Еще больше – купаться. Солнце зверствует. Долгие поиски места увенчались маленьким клочком суши вдали от воды. Это значит, что каждый поход к морю превратиться в героический штурм раскаленной гальки.
Первый раз порадовалась своему среднему росту. Так как в полный рост очень проблематично распластаться. Голова уперлась в чьи-то ступни. Собственные ступни проделали то же самое.
Через пару минут принялась раскапывать источник отвратительного запаха. Окурки. Здесь кругом, окурки.
Главное, не забывать вовремя переворачиваться без ущерба для окружающих и совершать набеги к морю.
К полудню лучше спрятаться в тень. В Ялте очень хорошая тень. В ней прохладно. И дождь очень правильный. Стремительный. Прискачет, пошумит, поругается, да со слезищами, да с причитаниями. И неожиданно смоется. Как будто его и не было.
В Питере дождь, как загостившаяся теща.
Подступы к пляжу хитрые украинцы перегородили аттракционами, качелями-каруселями. Пройти сквозь такой кордон с детьми, без ущерба для кошелька, практически невозможно.
Деньги летят, как ветер. Доллары и рубли – быстрее ветра. Курс гривны завышен и стабилен. Во всех обменниках. Их тут, как грязи. Более того, гривна задирает нос с увеличением потока отдыхающих. Казалось, должно быть наоборот. Больше – дешевле.
Вы забываете, с кем имеете дело.
Две центральные улицы Ялты – Московская и Киевская. Они держат путь к площади Ленина. Но перед самым его носом (Ленина) расходятся в разные стороны. Московская как-то резко обрывается. А Киевская сворачивает круто вправо. И дальше сама… сама…
Вот такая история.
Ночной город – это волшебный мир светлячков. С высоты канатной дороги открывается черная бездна, черный бархат, усыпанный серебряными монетами. Как будто звездное небо отражается в зеркале. Сверху и снизу – небо.
Ялта. Три часа ночи. Мирный сон. Звонок по телефону:
– Это десятый этаж?
– Да.
– Скорее идите на кухню. Вы нас заливаете.
Идем на кухню. Всматриваемся во все углы. Чисто. А главное – сухо! Сонные безумные лица. Своевременное замечание уже более проснувшегося:
– Так воды-то нет. Ее же на ночь отключают.
До утра я пытала мозг вопросом: «Откуда они знают наш телефон?» Нет, ну откуда? Да, в Ялте имеют место быть телефонные книги с адресами абонентов. Но по алфавиту. По фамилиям.
И вообще, первая реакция при затоплении – прямая – идете к вышеживущим, звонитесь в дверь и выясняете отношения. Никто не пришел. Ни с обвинениями, ни с извинениями.
Местные погремушки.
Море никогда не бывает одинаковым. Оно не повторяется. Новый день дарует ему новое лицо.
Ветер. Сильный ветер в городе. Деревья пританцовывают. Серый фильтр облаков укрощает настроение. Казалось бы, море должно безумствовать. Тишина и покой. Легкая рябь. Словно кто-то немощный дует на чай.
Вечером центральная набережная оживает. Купальники уступают место вечерним нарядам. Жгучее солнце – подлунному царству.
Кафе и рестораны – в огнях и музыке. Для неискушенного отдыхающего – это уголок западной жизни.
Глоток массандровского вина разжигает пламя. Ноги отстукивают ритм шлягеров. Хочется продолжения банкета!
Где же вы, пресловутые курортные романы? Не клюет. Набережная кишмя кишит народом. Все больше спаренным (парным).
За соседним столиком мужская особь сорока лет явно ухаживает за дамой. Они пьют дорогой коктейль. (Здесь дешевых нет). Он покупает для нее цветы из рук продавца-передвижника. И, наконец, он заказывает в ее честь песню про московского пустого бамбука.
Счастливая Алла (так объявил солист – для нашей гостьи Аллы) пускается в пляс со своим благодетелем. Смотрю на парочку. Завидую втихаря. Где же ты, мой Казанова?
Нет, ну елки-палки! Вот так всегда! Ну, не дотягивает наш мужик до джентльмена! Ну, обязательно, обляпается! Похолодало. Алла в коротком платье без рукавов. Хахаль – в шортах и футболке. Но у него еще имеется спортивная куртка. Запасливый. И он ее на себя натягивает, кутается в нее, паразит. А Аллочка, милейшее существо, подрагивает, ерзает, пытаясь скрыть озноб любовью к музыке.
Горы. Свободные и величественные. Изредка на них совершают набеги местные тучки. Пленяют. Смыкают кольцо блокады. Но недолго длится неволя. Горы шутя сбрасывают оковы. И водворяют на вершины небесно-голубые флаги.
Водопад Учан-Су, один из крупнейших в Европе, выглядит неубедительно. Он больше напоминает огромный Бахчисарайский фонтан, который льет скупые мужские слезы.
Дожди не хотят, реки не могут. А без воды – не туды и не сюды. Одно название.
Представляете, такой большой и такой беспомощный!
Ай-Петри изрезан серпантином, как болт резьбой. Дорогу строили русские солдаты, еще в царские времена. Она до сих пор в добром здравии, за исключением редких незначительных размывов.
Названья в Крыму, в большинстве своем – татарские. Все серьезные постройки – русские. А живут – украинцы. В 1954 году Крым отошел Украине. Не без помощи Никиты Сергеевича.
За этот райский уголок, за эту богатую невесту издревле проливали кровь. Татары, турки, русские и, даже, немцы дрались насмерть. А заполучили, хохлы. Одним чохом.
Крымские татары, насильственно выселенные в 1944 году в Среднюю Азию, ныне возвращаются под стены Бахчисарая – некогда столицу Крымского Ханства. Плодятся, объединяются. Они готовят свое завтра.
С Ай-Петри открывается панорама южного побережья. Я узнаю облик Аю-Дага, Медведь-горы.
«Над морем, морем Черным артековский салют. Поют задорно горны, и барабаны бьют. Чтоб клятву дать, ребята, мы собрались сюда. Артековец сегодня, артековец – всегда!»
11 отряд. Дружина «Янтарная». Горный лагерь. Первая смена 1977 года.
Боже, какая я старая.
Воздух этих мест чудодейственный. Чистейший и проникновенный. Проникает в легкие, как благая весть. И легкие не нарадуются.
А. П. Чехов последние годы жизни провел в Ялте. Врачи рекомендовали ему этот климат в связи с прогрессирующим туберкулезом.
Чехову не давали покоя наезжавшие гости и местные поклонницы. Девушки висли на заборе, в надежде увидеть любимого писателя. Их так и звали – антоновки.
Антоша Чехонте скончался в 1904 году от чахотки. Есть что-то зловеще предопределенное в псевдониме, придуманном молодым Чеховым.
Ходила прощаться с морем. Сидела подле его ног и слушала дыхание. Я пыталась понять, будет ли оно скучать по мне. Или моя любовь останется без ответа.
Море прятало глаза, закрывалось волной, резвилось с ветром. Оно нарочито играло мышцами, демонстрируя свою силу и совершенство.
– Прощайте, Ваше Величество! Не поминайте лихом.
Я везу из Ялты портвейн «Ливадия» – любимое вино Николая Второго. Бронзовый загар, как заказывали. Две гривны, чтоб были. Ракушку на память. А еще – медузу. Для племянника. В бидоне с морской водой. Но она сегодня куда-то делась. Я открыла крышку, а там только два литра моря. Испарилась. Или ушла на глубину. Но ведь была. Была медуза. И Ялта. Была…
____________________________________________________________________________________

ГОЛУБЫЕ ДВЕРИ

У меня стрелка. Не на колготках, не на веках, а в метро. Я ее забила на 1700. В наши дни так назначают встречи. Забивают стрелку. Я не люблю опаздывать, потому что не люблю, когда опаздывают. Но сегодня я специально это сделаю. У меня вроде как свидание.
Юноша по имени Алексей очень хочет меня видеть. Мы знакомы третий год и, все это время, он, примерно раз в месяц, хочет меня видеть. Звонит и говорит:
– Привет! Может, встретимся?
– Давай, – говорю, – встретимся.
– Когда?
– Хотя бы завтра, – предлагаю я.
– Завтра не могу. Друг придет в гости.
– Тогда, что ли, послезавтра.
– Послезавтра? Это через день? Хорошо, договорились. Где?
– Как всегда. На Гостинке.
– Наверху?
– Да, слева под часами.
– Во сколько?
– Давай в пять.
– Хорошо, Марина, до встречи.
Сама я ему звоню редко, только когда что-нибудь нужно. Обычно денег в долг. У него всегда есть, и он никогда не отказывает.
Как мужчина Алексей меня не привлекает. Общаться с ним мука. Всякий раз я выслушиваю длинный монолог, каждая фраза которого начинается с “я”, “а у меня”... Иногда он спрашивает: “Как твои дела?” В смысле мои. Но ответ его не интересует, как впрочем, все, что не касается его лично. Я терпеливо внемлю скучным речам. Вот уже полгода не могу отдать сто баксов, поэтому киваю три часа к ряду. Неоднократно задаюсь вопросом: «Что ему нужно от меня?» Он как бы ухаживает, но ни разу не подарил цветов, не попытался обнять, пристать по-человечески, да и вообще...
Перехожу с “Площади Восстания” на “Маяковскую”, смотрю на электронные часы, замедляю шаги. Надо минут пять-семь потянуть. И тут передо мной вырастает мужчина средних лет, живчик.
– Вы ленинградка?
– Да.
– Ну, слава богу, наконец-то. Девушка, я очень люблю ваш город. Я москвич, актер Александр Пупкин. Работаю в театре-студии Олега Дымакова. Приехал к вам на Ленфильм сниматься у Ярополка Зуева.
Он говорит убедительно, быстро, обдавая легким перегаром. Я улавливаю только известные фамилии и названия. На то и рассчитано.
– Девушка, милая, у меня никого нет в этом городе. Украли бумажник. Понимаете?
– У меня нет денег, – спохватываюсь я.
– Мне пришлют из Москвы завтра же, но надо на что-то послать телеграмму. Тысяч десять у вас найдется? Я верну в двойном размере.
Он смотрит прямо в глаза, как хищник. Видит меня насквозь. Лучезарно скалится прокуренными зубами. И я, вместо того, чтобы сказать “нет”, мямлю:
– Не знаю. Надо посмотреть.
– Посмотрите, пожалуйста.
– Вот, – протягиваю две пятитысячные купюры, и кошелек пустеет.
– Спасибо, милая!
Лезет в сумку за авторучкой, достает пачку “Беломора”.
– Говорите адрес. Я вам вышлю.
– Да ладно, не надо. (Понятно, что я не дам адреса).
– Девушка, что мне для вас сделать?
– Больше ничего.
– Спасибо, милая. Счастья тебе.
Растворяется в толпе. Александр Пупкин. Или как вас там? Никакой вы, конечно, не актер. Но обтрясли талантливо, красиво. Пойдете сейчас купите бутыль, разопьете с дружками и расскажите им, давясь от смеха, как надули двух-трех дур, вроде меня.
Почему именно я? Народу в метро немерено, но он четко выцепил из толпы мой беретик, круглые очки, портфельчик. Взгляд рассеянный, шаг неторопливый – наверняка книжки читает, искусством интересуется. Интеллигентная сердобольная особь. Пожалеет и, уж точно, не пошлет.
Да, это вам не цыгане с противными причитаниями. Им я уже научилась отказывать. С трудом, но научилась. Тут все культурно, на хорошем русском языке. “Питер люблю, сниматься приехал”. Эдакий “новый попрошайка”. А может и, правда, актер. Про бумажник, конечно, соврал. Ну уж очень профессионально сработал. Поставленным голосом. Энергично.
Самое ужасное, что я тоже актриса. Окончила театральное училище. Но так не могу. Не умею. На сцене – пожалуйста: петь, плясать, умирать, любить, ненавидеть, а в жизни не могу, если не на самом деле.
На часах десять минут шестого. То, что нужно. Профессорское опоздание. Пусть Алексей подождет, понервничает, поищет глазами в толпе. Эскалатор медленно тащит в гору. Последние ступеньки. Смотрюсь в зеркальце, мажу губы, натягиваю улыбку. Вот она я!
Народу тьма. Гостинка самое популярное место по части стрелок. Ну, где ж ты, Алеша? Кручу головой, вглядываюсь в лица. Алексея нет. Опаздывает. Не мой сегодня день. Терпеть не могу ждать. Тем более мужчин. К тому же пригласивших на свидание. Нахожу свободное место не под часами, а где-то сбоку. Тем лучше, понаблюдаю за ним, когда вынырнет на площадку и будет так же суетливо озираться по сторонам.
Господи, что ж народу-то столько. Будний день и никто не работает. А жить стали лучше. Приглядываюсь к окружающим, рассматриваю их от нечего делать.
Юноша невысокого роста. Хорошо одет, аккуратно пострижен. Дорогая обувь, модная сумка. Спокоен. Уверен. Наверно работает и прилично получает. Если учится, значит, родители – обеспеченные люди. Ухоженный мальчик. Кого ждет? Подругу? Приятеля? Не угадала. Никого не ждет. Постоял, ушел.
Справа девушка – девочка. Это, когда ей уже лет двадцать пять-двадцать семь, но молодится, косит под подростка. Короткое приталенное пальто, платформа, на голове хвостики. Волосы выкрашены от ярко-рыжего к соломенному. И, конечно, зеленые резиночки. Все рыжие любят зеленый цвет. С такой прической надо быть на виду. Зачем изводить ведро краски, чтобы сидеть дома и варить щи. Такая грива для привлечения внимания, чтобы подчеркнуть свою индивидуальность или создать ее иллюзию.
К рыжей девушке пришел обклепанный рокер. Она захлопала глазами, разулыбалась. Обнялись, поцеловались, за ручку поплыли к выходу.
Место огненной фурии занял юноша с книгой. На голове “горшок”, на подбородке скудный намек на небритость. Одет в брюки и куртку фабрики “Большевичка” еще застойных покроев. Патриот, где ж ты это все откопал? Такие мальчики не придают значения внешности, они витают в облаках. Гитара, костер, романтика. Стоит застенчиво. Коленочки вместе, носочки косолапят. Какая девушка на него позарится? Наверное, такая же девушка. Интересно, он вообще знает про секс? Или только изгиб гитары желтой обнимает нежно? Он похож на моего одноклассника, который ударился в религию, окончил семинарию, теперь где-то в монастыре.
Я опять не угадала. Юношу забрала женщина лет сорока. Класс! Как же я не додумалась. Так его, так...
На часах без пятнадцати шесть. Ничего себе хо-хо! Я никого столько не жду. Что он себе позволяет! Немедленно ухожу. А что если кто-то сейчас наблюдает за мной и думает: «Стоит молодая красивая девица, жадно вглядываясь в толпу. Ожидает любимого». Так долго можно ждать только любимого человека. А он, подлец, не идет. А он, паразит, и нелюбимый вовсе. Тогда чего жду-то! Обидно, столько простояла. Еще пять минут для ровного счета и стремительным шагом прочь. Может, случилось с ним что? Хоть и не возлюбленный, но все ж таки живой человек, жалко если... Зато сто баксов не надо отдавать будет. Тьфу! Кошмар! Тьфу! Марина, как не стыдно. Это я не со зла, а со злости.
– Здравствуй, Марина, – Алексей целует меня в губы, внимательно смотрит в глаза, протягивает огромную красную розу. – Извини, пожалуйста, я не смог раньше. Ехал и надеялся, что ты меня дождешься. И ты дождалась.
Глаза светятся прозрачно-серым светом. Новая стрижка, длинное черное пальто. Выглядит хорошо и на том спасибо.
– Куда пойдем, – спрашиваю.
– Я взял билеты в “Октябрьский”. Ты не против?
– Я не против сейчас пропустить чашечку кофе с сигаретой.
– Здесь на Садовой – кафе. У нас еще есть время.
Что-то не то. Розу подарил, билеты купил, загадочно смотрит. К чему бы это, не дай бог.
Кофе по-восточному и стул со спинкой вернули меня в благостное состояние, я забыла скопившуюся досаду и слушала Алексея.
Он написал два стихотворения, таинственный продюсер предложил ему выпустить сборник, на службе появились перспективы заработать большие деньги.
Алексей с удовольствием курил, медленно говорил, делая паузы для того, чтобы насладиться сказанным. Все имело цену: слова, молчание, жесты, взгляды, только не я. Меня просто не было. Зачем я здесь, ведь мне это не надо. Почему я киваю на его бредни, хотя совершенно иначе думаю. Сейчас скажу, что надо позвонить, и не вернусь.
– Надо розу помыть, – неожиданно говорит он, – У нее листья грязные. Я не заметил.
Алексей встает и идет к официантке. Смотрю вслед. Высокий, интересный парень. Можно влюбиться, если не знать. Официантка внимательно выслушивает его, потом делает удивленное лицо, быстро что-то говорит и торопливо уходит. Алексей направляется к указанной двери.
– Представляешь, – говорит он мне, бережно укладывая блестящий от влаги цветок, – спрашиваю официантку: «Где у вас тут можно розу помыть?» А она, меняясь в лице: “Вы хотите сказать умыться? В туалете”. Ей послышалось: «Где у вас тут можно рожу помыть...» Ха-ха!
В “Октябрьском” я не была лет пять. Здесь мало что изменилось, и ощущение праздника у меня прежнее. Я пришла в концерт, как большая, с кавалером. И мне абсолютно все равно, кто будет выступать.
– А на кого мы пришли?
– Московская знаменитость...
– Не Александр Пупкин, случайно?
– Не иронизируй. Это потрясающий певец...
– Не рассказывай, сама увижу.
Народу много. Все нарядные, возбужденные. Когда же придет день, мой день, и этот зал заполнится почитателями таланта Марины Балашовой? Полный “Октябрьский”, а у входа невезунчики будут спрашивать лишние билеты.
Гаснет свет. Алексей берет мою ладонь в свою руку. Зал начинает аплодировать и я тоже, чтобы высвободиться от нежеланных прикосновений. Потом хватаюсь за бинокль, чтобы лучше рассмотреть заезжую звезду, а на самом деле, чтобы опять не нарваться на влажные руки.
Кумир молодежи одет в черные кожаные брюки, тяжелые ботинки и майку-сеточку, подчеркивающую накаченные мышцы. Он активно двигается и при этом умудряется ровно и чисто петь. По тому, как он невпопад со звучащим голосом открывает рот, как музыканты небрежно шарят по струнам, я понимаю, что все это чистой воды “фанера”. Во дурят людей!
– Сколько стоят билеты, – спрашиваю Алексея.
– Пусть тебя это не беспокоит.
Да меня это нисколько не беспокоит. Я просто хочу знать, за сколько эту лажу народу втюхивают. А он радостно кушает, хлопает и еще просит.
Настраиваю бинокль, чтобы рассмотреть эту наглую звездюковскую рожу и вдруг замечаю на кожаных штанах белую щель, которая появляется всякий раз, когда артист наклоняется или приседает спиной к залу. У него, похоже, треснули брюки на заднице, прямо по шву. А белое пятно ничто иное, как трусы. Оглядываюсь на зал. Видит это кто-нибудь еще, кроме меня? Народ восторженно ни о чем не подозревает. Смотрю на Алексея. Он весь – там. Небось, представляет себя на его месте. И меня вдруг разбирает смех от мысли, что на сцене Алексей, это у него дыра, он поет, ни о чем не догадываясь, а зрители все видят и хохочут.
– Что случилось?
– Нет, нет. Анекдот вспомнила, потом расскажу.
В антракте стою очередь в туалет. Прикидываю, успею ли к началу второго отделения. У мужчин, как всегда, никого. У женщин, как раньше в Мавзолей. Издевательство какое-то, неужели не догадаться построить больше кабинок. Почему таких проблем нет в Кировском театре? Потому что туда иностранцы валом валят. А мы что не люди? Даешь каждой российской женщине по туалету!
Концерт шел уже десять минут, когда я пробиралась сквозь частокол коленей к своему месту, извиняясь на каждом шагу.
Кумир молодежи переоделся. Кожаные брюки, тяжелые ботинки, майка-сеточка, только белые. Не хватало дыры на попе, только черной. Все второе отделение я умирала от скуки.
– Тебе понравился концерт? – спросил Алексей, когда мы вышли на улицу.
– Да, очень. Давно не получала такого удовольствия. Спасибо.
– Может, выпьем коньячку?
Мне уже не терпелось узнать, чем все закончится.
– Выпьем.
Мы сидели в уютном кафе на Невском, потягивали коньяк и курили сигареты. Я быстро опьянела, повеселела, стала рассказывать анекдоты, смеяться и даже кокетничать.
Алкоголь действует на меня однозначно. Жизнь становится прекрасной, а люди милыми и сексуальными. Интересно, какой Алексей в постели? У него красивые губы. Длинные прямые пальцы, но что-то в руках отталкивает. Как он ласкает и ласкает ли вообще? Может просто, без прелюдий берет свое и засыпает. Нет, он скуп на нежности, слишком увлечен собой. Нарцисс несчастный. Наверное, любит, чтобы на него набрасывались и зацеловывали каждый сантиметр драгоценного тела.
Он взял мои руки и коснулся их губами. Стал смотреть в глаза, его взгляд дымился. Пауза затянулась. Алексей пристально смотрел и молчал.
Ну и что? Что ты пялишься, думаешь, я растаю? А может он так размножается? Но я-то, нет!
– Марина, поедем ко мне.
Опа! Пошла проза. “Сто грамм налил, на трамвае прокатил – твоя”. Сейчас, разбежалась.
– Леша, поздно уже, ночь на дворе. А я по ночам обычно сплю.
– А мне что-то не спится последнее время. Завидую. Приедешь домой, ляжешь одна в мягкую кроватку...
– Ну почему же одна.
Он вздрогнул. Поднял на меня удивленные глаза.
– Марина, давно хотел тебя спросить. Мне казалось, что мы близкие люди, что ты... Я думал, что ты... – он занервничал. Я первый раз видела его таким. – У тебя что, есть кто-нибудь?
Такой наглости я не ожидала. Он что думает, я три года храню верность (а может еще и невинность!) парню, который никогда не говорил, что любит, с которым у меня ничего не было, кроме ежемесячных перекуров?! Здрасьте, приехали. Оказывается, у нас отношения.
– Мне казалось... что ты любишь меня.
Совсем хорошо. Я еще и влюблена по уши.
– Леша, я тебя не люблю и никогда не любила. У меня есть молодой человек и не один. И мне странно, что ты говоришь об этом.
– Да, да, да... – он рассеянно бормотал – да., да., да..
А потом вдруг с наигранной легкостью выдал:
– А знаешь, как сейчас тяжело найти хорошего мальчика. Ха-ха. Шутка.
Мы молча шли по улице, в метро тоже не разговаривали, думая каждый о своем.
– Моя остановка. Спасибо за вечер. Счастливо, Алексей.
– Марина, можно я тебе позвоню?
– Конечно.
Открылись двери вагона, следом двери платформы. Я одиноко прошагала к эскалатору, поднялась наверх.
Два раза в день здесь езжу, родная станция. Каждая ступенька, каждый кирпичик знакомы. Кстати, а какого цвета двери на «Петроградской»? Стоп. Надо вспомнить. Вот поезд подъехал к станции, затормозил, подравнялся. Коричневые! Двери коричневые. Тоже мне, каждый камень дорог, а сама не знает какие двери. Ко-рич-не-вы-е! Нет. Останавливаюсь от неожиданного открытия. Это они с тыла коричневые, а с лицевой стороны, снаружи – голубые. Стены желтые. А двери-то голубые.
____________________________________________________________________________________

МАШКА

У меня есть подруга Машка. Она, наверно, единственная моя подруга. Остальные – все больше друзья.
Я хочу рассказать о том, что с Машкой недавно произошло.
Вообще-то, она – не Машка, а Марина. Но с легкого языка окружающих, Маринка незаметно превратилась в Машку. Да так правдоподобно, что меня передергивало, если кто-то называл ее настоящим именем.
Это не первый случай в практике, когда Марины трансформируются в Маш. Не умещается кипучая натура в скромное понятие «морская». Натуре хочется чего-то большего. И вот поэтому Машка решилась на столь рискованный шаг. На меня, ее поступок произвел впечатление равносильное падению курса доллара на двадцать пять пунктов.
Но сначала, я хочу, чтобы вы знали – Машка, пополнив ряды тех, кому за тридцать, все еще остается ребенком. Ее чудачества и баловство шокируют ограниченных манерами взрослых. Машке ничего не стоит вдребезги разбить бокал официальной обстановки неподражаемым гоготом; или отпустить шутку, совместимую с вечерними платьями и смокингами, как селедка с молоком.
Машка, как салфетку, комкает признанные авторитеты, измазав их, походя, рубиновой помадой.
Усиленно держащие осанку подружки одергивают Машку. Но Машка игнорирует шипения, чмокая блюстительниц порядка в раскрасневшиеся от злости носики.
Нельзя сказать, что Машка вообще не склонна к обидам. Нет ничего страшнее обиженного дитя. В такие моменты с Машкой происходят метаморфозы. Она превращается в фурию, пустившуюся в разнос.
На прямое оскорбление Машка отвечает прямым попаданием членораздельных выхлопов, с упоминанием всем известных членов, возведенных в квадрат и, даже – куб.
Машка страшна в справедливом гневе, так же, как беззащитна в свободном полете.
Машка всех любит, но особенно – гостей. И многие любят захаживать к Машке и прикидываться гостями. Потому что нет хлебосольней и радушней хозяйки, чем Машка Блин.
Блин – ее девичья фамилия. У меня есть скромные подозрения, что именно Машка посодействовала появлению в нашей местности этой словесной добавки.
Мама звала ее с улицы:
– Марина! Марина! Марина!
И никакой реакции.
И тогда уже остервенело и зловеще:
– Маша Блин!!!
Такое обращение срабатывало.
Одноклассники называли ее исключительно по фамилии. Потому что просто Марий среди сверстниц было пруд пруди, поди, достучись до отдельно нужной Маши. А Блин был один на всю школу.
Машка радовалась, когда сменила фамилию оттого, что вышла замуж. Но потом, прислушавшись к новому звучанию, поняла, что это – еще то шило на мыло.
Теперь она звалась Зюзиной. Машка Зюзина, блин.
Так вот эта Зюзя вчера всех убила наповал. Но прежде я расскажу о Мишке.
Машка вышла замуж за Мишку. Мишка Зюзин окончил ВГИК и работал на Ленфильме художником-постановщиком. Лучше у Мишки получалось быть художником. Он рисовал гениальные картины. Смешные, живые и светлые. О нашей угрюмой обреченной жизни.
Мишка был настоящим художником. Даже членом их Союза с персональной мастерской. Но Мишка не умел продаваться. Не хотел отдавать картины за бесценок. Его работы стоили дорого, и поэтому платежеспособные ценители находились крайне редко. Получив куш от продажи, Мишка пил от радости, а в промежутках – от несправедливости жизни.
Мишка был хорошим человеком. Машка говорит, что раньше, когда они только познакомились, она несколько раз видела его таким. Потом все сложнее и сложнее становилось застать Мишку в его лучшем виде.
Мишка был талантливым художником. Это – главное его достоинство. Остальное – простительно и терпимо. Машка все понимала. Она была очень умная.
Мишка тоже любил Машку, как мог. Иногда он ей дарил цветы. Приходил из мастерской, протягивал прямоугольный сверток:
– Вот, Машук, это я тебе...
Машка разворачивала пакет и обнаруживала в нем натюрморт с цветами.
Вообще, Мишка Машке мог что угодно подарить: хоть самолет, хошь дворец с фонтаном, хошь бриллиантовое колье, хошь тысячу долларов. Но ему больше нравилось рисовать для Машки цветы.
Однажды он принес ей букет алых роз. В корзиночке.
– Поздравляю тебя, Машка, с таким-то праздником. Вот, не мог удержаться. Купил. Очень красивые. Только не пахнут. Я нюхал, нюхал... Ни черта не пахнут. Может, у тебя запахнут. У тебя нос больше.
Машка, запрыгав от радости, повисла на Мишке в знак благодарности и умчалась в комнату наслаждаться красотой.
Через минуту она вернулась и огорчила Мишку известием о том, что цветы – искусственные. Мишка удивился.
– А я еще думаю: такие дешевые и такие красивые. И розы. И десять штук.
– Ты, Миш, не расстраивайся. Мне очень нравится.
– Нет, Машка, я уже расстроился. И пойду куплю себе бутылку.
-Миша, ты никуда не пойдешь. Ты уже пьяный в зюзю.
– Нет, Машук, я очень огорчен. И мне надо в магазин.
– Я тебя, Миша, с бутылкой в дом не пущу.
Мишка упрямо шел за успокоительным. Машка закрывала дверь на ключ и для надежности набрасывала чугунный крюк.
Через десять минут раздался звонок. Машка продолжала смотреть телевизор. Звонок повторился еще и еще. Машка не реагировала. За дверью заскрежетали ключами. Последняя инстанция – крючок оставался верен себе.
Тогда Мишка перешел к террору кнопки, Машки и соседей.
Истек час беспрерывной звуковой атаки. На ОРТ закончился детектив, по НТВ закрутилась спираль программы «Про это». Елена Ханга объявила тему для обсуждения.
Мишка пошел в рукопашную. Дверь подверглась грубому физическому насилию. Но она была еще та... Дореволюционная. И крючок – ровесник. А Мишка – невысокий и щуплый мужественно противопоставлял ей свою пятидесятикилограммовую массу.
Еще через час крючок сдался, облетел и, Мишка с грохотом ввалился в прихожую.
Машка смотрела последние новости. Только что Елена Ханга пожелала всем нескучной ночи.
Два часа Мишка бился в подъезде с холодом, находясь в метре от спасительного убежища. Два часа он звонился в собственный дом! В свою квартиру!! Его не пускала законная жена!!! На его же законную площадь!!!!
Голова Мишки просунулась в комнату. Машка возлежала на диване, фрагментарно прикрытая кошкой.
– Машук, ты че не открывала. Я звонил, звонил...
Только это Машкино поведение – безобидный каприз в сравнении со вчерашней выходкой. Но я еще не рассказала о том, какой она была гостеприимной хозяйкой.
Машка с Мишкой и Пашкой (это их сынок) жили в доме возле метро «Горьковская». Это – почти Центр. Петропавловка.
Незваные гости захаживали к Машке толпами, не проходя мимо. Им было совсем даже не по пути, но они всегда говорили обратное.
Радостная Машка, предлагая посетителям тапочки, тут же спрашивала: не хотят ли они покушать? Они почему-то всегда хотели.
Машка усаживала пришельцев на мягкий диван, а сама бежала на кухню метать все, что есть (все, что можно есть) на стол. Гостей тем временем развлекал Пашка (Машкин сынок).
Он демонстрировал им новые модели автоматов, созданных на основе плевательной волны; автомобилей и другой техники, приводящейся в движение Пашкиной бегательной энергией.
Случайные посетители с трудом уворачивались от нависшей в воздухе угрозы и коряво отбивались от Пашкиных прямых вопросов. Но несмотря на комичность положения, занятых позиций не сдавали, и носы держали строго по направлению к кухне.
Наконец, Машка приглашала всех за стол, который за короткое время успевал превратиться в скатерть-самозванку.
Гости уплетали за обе щеки и кивали головами, подавая тем самым знаки, что они внимательно слушают хозяйку.
Машка была очень доброй. Наверно, ее так воспитали родители. Или это с ней произошло раньше, при раздаче хромосом.
Мишка за это Машку еще больше любил.
Он даже нарисовал ее портрет в настоящую величину по пояс. Там Машка сидит с поворотом головы на три четверти, что не мешает ее длинным густым волосам ниспадать ниже плеч. На Машке – полосатый халат и ... в общем-то, все. Больше ничто не попадает в глаз смотрящего, оставаясь за рамкой догадок.
Возгласы: «Тоже мне, великий художник, возлюбленную в халате написал!» – не справедливы.
Во-первых, колер интересный; во-вторых, складки материи объемные; в-третьих, жизнь у Машки, как ее полосатый халат. А это уже философия.
Картина сия – исторический памятник Машкиной роскошной шевелюре.
У Машки бесподобные длинные и, что немаловажно, здоровые волосы. Когда Машка идет по улице, мужики цепенеют. Причина тому – смоляная грива до пояса, пухлые алые губы (одна пуще другой), карие глаза с чертинкой. Все остальное уже не имеет значения. Три ярко выраженные доминанты, но, особенно, волосы разят наповал. Отбоя от желающих потрогать нет. И тут происходит страшное. Только я еще уточню кое-что. А то неудобно перед Машкой.
Ее, конечно, ничем бог не обидел. Хороша девка получилась. Что есть, то есть. Я несправедливо упустила выдающуюся Машкину часть, которая сразу в глаза не бросается, но если обойти Машку сзади или подождать, когда она сама повернется – обнаруживается.
Взбитая выпуклость. (Не путать с «избитая»).
Машка носит короткие обтягивающие юбки. И правильно делает. Надо подчеркивать то, что хорошо. Но эта аппетитная неотъемлемая часть Машки приносит ей не столько восторженные взгляды, сколько моральные убытки. Мужчины слишком однозначно воспринимают ее. И еще более примитивно реагируют. Они думают, что Машка легкомысленная и доступная. Пока не увидят ее в справедливом гневе.
Но вот, наконец, теперь о том, что вчера случилось.
Машка Зюзина... подстриглась!!!
Этот вопиющий поступок привел всех в ужас. Одни искали причины, побудившие Машку в одночасье порвать с косматым прошлым. Другие не находили слов выразить свое возмущение. Они отчаянно причитали, будто это им, кто-то коварный и злой, темной ночкой, тайком, отрезал что-то жизненно важное.
Машка же была весела, как никогда. Ее глаза сияли дьявольским огнем. Копна густых тяжелых волос еле умещалась на ее красивой, как оказалось, голове. Улыбка не сходила с округлившегося вдруг лица.
Машка изменилась. Она не стала менее привлекательной. Она стала другой. Ее приводили в восторг не узнающие взгляды знакомых и широко открытые рты тех же персон, неожиданно узревших в гогочущей особе, Машку Зюзину.
Что же произошло на самом деле – сказать трудно. Как невозможно предположить, что Машка выкинет завтра. Хочется верить, что не Мишку.

Web-студия Alt-Media Web: разработка сайтов
Система управления сайтом Alt-Media CMS